Мой личный сорт героина - это раствориться в таком маленьком и таком бесконечном Омойде-Ёкотё.
Тут не был только ленивый, но даже искушенные самыми таинственными городскими лабиринтами фото-ниндзя возвращаются сюда снова и снова. Сюда ныряешь резко, взрезая вечернюю атмосферу, которая тут же обволакивает тело, как некая плотная субстанция, как глицериновая вода в рождественских шарах со снегом, как зеркало, которое становится упругим и липнет к пальцам, если принимаешь красную таблетку.
Ряды терияки, становящиеся глянцевитыми с шипением тысяч змей, клубящиеся, курящиеся, вьющиеся вверх от жарящейся еды к желтым фонарям струйки дыма, размывающие и искажающие силуэты и профили, и отблески огня на лоснящихся от жара скулах, и все это - в отражениях на стеклах, глянцевых, ловящих точные очертания, и матовых, улавливающих лишь смутные оттенки.
Шорох и шарканье черных ботинок сарариманов, стоптанных кроссовок и кед бородатых путешественников, шорох, то и дело, будто сухие листья, подбрасываемый вверх искристыми взрывами смеха из-за столов и стекол, или сметаемый в переулки резкими выкриками.
Здесь есть два ритма: либо двигаться быстро, пытаясь ухватить все и сразу, либо исследовать улочки буквально по сантиметру.
Компанию иностранцев часто венчает один местный, у которого наверняка тут уже есть нагретое местечко.
А сочащиеся дымом, шкворчанием и запахами спиртного закоулки венчает сакура.
Микровселенная с десятками лун на толстых, облезлых от влаги балках.
Иногда они появляются из-за прилавка, как джинны из бутылки. И, разумеется, сакура венчает и их головы тоже.
Те, кто утром прятал усталые лица под марлевыми повязками, сейчас садятся плечом к плечу.
Миллион деталей - тарелочки с якитори и закусками, металлическая кухонная утаврь всех фактур, соусы, листики меню, и все - на своем месте, как в гигантском оркестре.
Люди текут сплошным потоком, как кровяные тельца по сосудам, и кровь постоянно обновляется.
Если чуть уйти в сторону, начинает казаться, что ты все же зацепил взглядом скрывшуюся за поворотом полу плаща Нео.
Заведения стоят плечом к плечу, так же плотно, как сидят гости внутри с того момента, как от конца рабочего времени можно отсчитать час.
Щуришься объективом сквозь щель между стенами. Никого не волнует, что за его работой могут наблюдать - все равно нет ни одного случайного движения, ни одного лишнего ингредиента.
Каждый проходящий мимо обязательно заглянет внутрь бара, чей потолок густо увешан многорожковыми люстрами.
Некоторые берегут лица от камер, некоторые - улыбаются в объектив, а некоторые - косят на тебя с легкой ухмылкой, точно зная, что чей-то портрет сегодня выйдет удачным, что потом, в переулке или в метро, вы будете просматривать фотографии и задержитесь на нем со словами: "Смотри-ка, хорош".
Пачинко бескомпромиссны со своими вывесками.
Не смотрите на парня в хатимаки, смотрите на эту чудесную лампу. Сколько времени ей понадобилось, чтобы превратиться в устройство из мира Чужих?
